Клоун Джанго Эдвардс (Нидерланды — Испания)

             Джанго родился в Детройте, в США. Потом переехал в Лондон, где организовал «лондонский бродячий театр друзей». После этого перебрался в Амстердам, где создал новую группу и основал знаменитый «фестиваль дураков». Здесь же его короновали и присвоили титул «короля дураков». Затем он переселился в Швейцарию, затем. .. В общем, теперь он живет, кажется, в Испании. Впрочем, это совсем неважно — важно, где он выступает. Туда устремляются народы, чтобы прикоснуться к истинному искусству, напитаться его кипящей энергией, чтобы испытать шок от встречи с его эпатирующим юмором, чтобы насладиться зрелищем человека свободного во всех отношениях.
             Когда Джанго впервые посетил СССР в 1985 году, Слава Полунин уговаривал его не раздеваться догола — это не понравилось бы контролирующим организациям. Джанго разделся до последних трусов и был изгнан из страны.
Во второй раз он приехал в 1989 году на фестиваль «Караван мира». Тут он разделся-таки догола, изображая мусульманку. «Надо же, голый, а совсем не стыдно!» — воскликнула одна пожилая зрительница. В 2001, на театральной Олимпиаде, он просто покорил сердца московских зрителей, не прибегая к таким жестким мерам.
             Джанго — подлинный клоун, а потому мыслитель и философ, думающий о своей профессии и своем предназначении.

---

Эта статья из Альманаха №1

---

Прокопий Акинфиевич Демидов, наследник огромного капитала, внук знаменитого промышленника Никиты Демидова,  был, прежде всего, меценатом. Основал в Москве первое в Европе коммерческое училище, позже названное его именем.  Миллионными вкладами финансировал Московский университет. Оплатил строительство первого в России воспитательного дома для сирот. Основал Нескучный сад. Помогал стипендиями сотням студентов. И даже выдал российскому правительству невиданную по тем временам сумму 4 000 000 рублей для победы в русско-турецкой войне, запросив за это только три оплеухи графу Орлову.

 

При этом Демидов вполне серьёзно занимался минералогией и ботаникой. Переписывался с Линнеем, обсуждая проблемы классификации растений. Передал Московскому университету личный Минералогический кабинет – уникальную коллекцию геологических образцов, собранную и классифицированную самостоятельно. Кроме того собрал и передал университету обширную ботаническую коллекцию, в которую вошло более 8000 растений, собранных со всего мира.

 

Любое дело, за которое брался Демидов, велось с размахом, следуя древнему латинскому изречению Feci quod potui faciant meliora potentes, что означает «Я сделал лучшее из возможного». Может быть, потому любая шалость или забава, за которую вдохновенно брался Прокопий, поражала воображение современников. 

 

Да и время было странное. Шальное время. Начало царствования Екатерины II.  Крепостные становились миллионерами. Знаменитые помещики нищали. Даже такой богач, как граф Шереметев, занимал в долг миллионы у своего раба Никифора Сеземова. 

 

Прокопий Демидов выезжает

 

Как настоящий эпический дурак  Демидов все делал с выдумкой, преодолевающей все грани разумного. Обычная процедура конного выезда для Демидова стала ежедневным приключением. 

 

Столица знала, что у Демидова лучшие рысаки. Но любой богач может купить хороших лошадей. Зато у Прокопия форейторы уникальные . Один гулливер, самый высокий человек России. Другой лилипут, какого в цирке не сыщешь. Великан выезжал на низкорослой лошадке, волочил ногами по мостовой. Карлик привязан на гигантской лошади,  которой и обычному всаднику не удержать.  

 

Все экипажи Порфирия немыслимых цветов. Самый любимый — ярко-оранжевый.  Запрягал Порфирий радужные экипажи так: две громадные лошади в середине, две карликовые по бокам, и две такие же маленькие сзади.

 

Кучеров одевал в странный наряд, состоявший наполовину из самой дорогой парчи, наполовину — из мешковины. На одной ноге голландский башмак из тонкой кожи. На другой ноге – лапоть с обмотками. Говорил: «Чтобы знали,  что богатство наполовину из нищеты состоит». 

 

Когда среди российской знати вошли в моду очки, Демидов выписал из Европы очки для всей своей челяди.  Заставил кучера и форейторов щеголять в очках на пол лица. Но этого мало Демидову! Он одел очки на лошадей, борзых собак и орангутана в царственном одеянии, сопровождавшего Демидова во время лошадиных выездов.  

 

Толпы жителей собирались в полдень на Басманной улице, перед домом «куриозника», чтобы увидеть фестиваль Демидова. Когда Прокопий ехал по главным улицам, кричал прохожим: «Простите меня, люди добрые, что я на лошадях, а вы пешком». 

 

Если кто ругал экипаж Демидово, он немедленно дарил насмешнику лошадь, приговаривая: «Вот теперь ты езди, а я тебя ругать буду». Зная эту манеру, буквально все остерегались критиковать выезды Демидова. Потому что, если уж получишь подарок от всесильного богача, изволь ездить и не капризничать. 

 

Прокопий Демидов и дом

 

Необыкновенным был дом Прокофия. Обшитый с крыши до самой земли железом от возможного пожара, он скрывал в своих стенах маленькие органчики, начинавшие играть по воле хозяина. 

 

В многочисленных комнатах, расцвеченных буйной фантазией обладателя, бегала различная живность: зайцы, лисы, собаки. В клетках пели птицы.  В мраморных бассейнах плавали заморские рыбы. 

 

Но самой необычной достопримечательностью, которая приводила в страх и трепет любого гостя, был ручной орангутан — любимец хозяина. 

 

Орангутан вышколен, как слуга. Одет дворянином. По-королевски принимает фрукты от хозяина. Демидов приговаривал: «Вот посмотрите-ка! Настоящий вельможа! Барин, а не обезяна! Нашим дворянам надо бы поучится так морду корчить!…»

 

Демидов и воры

 

Однажды повадились в Нескучный сад к Демидову воры. Они похищали цветы, обрывали плоды, вытаптывали грядки. Демидов велел снять с пьедесталов итальянские статуи.  Поставил на их место дворовых мужиков. Совершенно голых. Вымазанных белой краской. 

 

Как только злоумышленники углубились в аллею, стали выкапывать уникальные цветы для заработка на перепродаже, «статуи» ожили.  Величаво спустились с постаментов. Начали прыгать и танцевать под неизвестно как звучащую музыку, потрясая пред луной голыми телесами. 

 

Горожане говорили, давясь от смеха, что из пяти воров один немедленно раскаялся и ушёл в монахи, двое сами побежали в полицию, признаваться в злодеяниях. Остальные заикались до конца дней.

 

Прокопий Демидов и праздник

 

В 1768 году П.А. Демидов устроил в Петербурге народное гуляние, на котором спиртные напитки лились рекой. В прямом смысле. Была устроена река и фонтан из вина, и всякий мог хоть с головой в вино окунуться. 

 

Демидов сам проводил уроки правильного пития. Показывал, что не надо сразу пить и пьянеть. Сперва следует окунуться в окиян вина. Поплавать да понырять в ароматных струях, ощущая себя богом Дионисом. И только потом лакать желанную влагу.

 

Согласно архивных документов более 500 человек унесли с праздника в полностью бесчувственном состоянии, вынимая их из винного фонтана. Но Демидов только радовался. Мол, если уж гулять, то до полной бессознательности.

 

Прокопий Демидов и ненаучные эксперименты.

 

Кроме истинно научной деятельности в ботанике и минералогии Демидов иногда затевал «ненаучные исследования». Исследовал лентяйскую науку безделья. Предложил большую награду тому, кто пролежит у него в доме год, не вставая с постели и не шевелясь. 

 

Умелому лентяю отводили особую комнату.  Приставляли слуг, которые днём и ночью не спускали с глаз с лежебоки. Удовлетворяли желания в еде, питье и прочих потребностях. Если человек выдержит испытание, получает в награду несколько тысяч рублей. В противном случае, как было договорено заранее, секли и выгоняли вон. Демидов, провожая пинками жертву, приговаривал «Коли не умеешь лентяйничать, чего лезешь в науку?!!»

 

Или другой «эксперимент». Простоять перед Демидовым целый час не мигая, в то время как Прокопий махал пальцем перед глазами смотрельца. Выдержишь – богатый приз!  

 

Желающих бездельничать по научному оказалось немного.  Однако тот, кто выдерживал «исследования», всегда получал обещанные деньги. Более того, в итоге «исследования» Прокопий пристально расспрашивал страдальца – что заставило пойти на мучительную глупость?

 

Если оказывалось, что страшная нужда или беда толкнули в горнило «научных» забав, Демидов давал значительно больше денег, чем обещал. Да ещё своей властью  помогал преодолеть беды победителя «испытаний».

 

Прокопий Демидов и снег

 

Захотелось Прокофию прокатиться в санях по своему Нескучном саду. По хрустящему снегу, да с ветерком. Но вот беда — середина лета. Кругом жара и полное отсутствие снега.

 

Такая мелочь не смутила Прокопия. Буквально за один день сотни служащих Демидова, подавляя смех, ощипали всю листву на деревьях, изображая зимний голый сад. 

 

Сотни приказчиков за один день закупили всю соль губернии, что вызвало локальный солевой кризис. Три версты дороги засыпаны солёными сугробами.

 

Проехавшись несколько раз по соляному снегу, Демидов вздохнул: «Какая-то жаркая зима в этот раз выдалась. И снег скрипучий сильно…». 

 

Прокопий Демидов и ботаника

 

Тема садоводства не оставила нам примеров дурачества Демидова. Но умолчать о великой страсти мы не можем. Прокопий с невероятной любовью и вниманием относился к искусству  разведения садов. Даже на парадном портрете кисти Левицкого меценат изображён опирающимся на лейку, указывая властным жестом на кадки с растениями.

 

Ботанический сад Демидова сад был назван Нескучным потому, что идея была фантастической – создать место, где, говоря словами Прокопия, «даже самому кислому человеку нескучно прогуливаться в любое время». 

 

В саду тысячи растений со всего мира, тщательно отобранные Демидовым с учётом сурового климата столицы. Среди них плодовые деревья, кустарники и травянистые растения. Было устроено множество зимних оранжерей с пальмами и экзотическими деревьями из южных стран, а также большой пруд и птичник с редкими животными и птицами, выписанными из Голландии и Англии.  

 

Фактически Демидова своим уникальным садом ввёл в России моду на садовое искусство. Ботанический сад Демидова изучен и описан в 1780 г. академиком П.С. Палласом. Составленный им каталог растений насчитывал 2224 вида.

 

Кроме того Демидов завоевал известность как знаток пчеловодства. В 1873 он даже опубликовал в «Русском архиве»  научный трактат «Об уходе за пчёлами», описывая свои опыты по благоустройству пчелиной жизни. Ещё раз доказывая, что к минералам, цветам и пчёлам относился с гораздо большей серьёзностью, чем к дворянскому укладу.  Даже говаривал в кругу приятелей: «Пчелы поумнее многих дворян себя проявляют. Ибо честь свою блюдут…»

 

Демидов учит сыновей

 

Своих сыновей от первого брака с Матреной Пастуховой Демидов открыто не любил. Прежде всего за жадность, презрение ко всему русскому, пренебрежение служению России, нежелание учиться и трудиться.  Наказывая за «златопоклонство», содержал сыновей в нищете. 

 

Когда Екатерина II узнала о том, что сыновья миллионера бедствуют, она в приказном порядке заставила Демидова выделить на содержание каждому сыну по тысяче душ. Подчинится Императрице Прокопий Демидов обязан. Немедленно была придумана грандиозная афера, которую Демидов осуществил с поразившей всех скоростью. 

 

Буйная фантазия Демидова породила нескольких вымышленных персонажей.  Овеществила их существование кипой «почти настоящих» документов. И оказалось, что сыновьям передавать нечего. Все имущество Демидова принадлежит неведомым людям. А Демидов всего лишь скромное доверенное лицо вымышленных владельцев его имущества. 

 

Прокопий Демидов женит дочерей

 

Дворянам Демидов не доверял. Считал их самодовольными бездельниками.  Своих дочерей выдавал замуж только за «людей дела», купцов и промышленников. По нравам тех времён от желания дочерей мало что зависело. 

 

Однажды случился бунт. Одна из дочерей всесильного Демидова заявила, что  хочет выйти за дворянина. Демидов немедленно поместил на дверях своего дома объявление: «В доме есть дочь на выданье.  Не желает ли кто-нибудь из дворян на ней жениться?». 

 

Мимо проходил чиновник Станишевский. Сообразительный юноша немедленно постучался в дом с невестой. Объявил себя дворянином.  В тот же день несчастная девушка была обвенчана с человеком, которого видела в первый раз в жизни. 

 

Неожиданно брак оказался удачным. Внезапный зять Прокопия повинился в хитрости, но в делах проявил ум, преданность делу, трудолюбие и выдумку, лишь подтверждая недоверие Демидова дворянам.

 

Другую дочь Прокопий Акинфиевич выдал замуж так. Он вёл дела с купцом и промышленником Данилой Яковлевичем Земским. У Земского работал приказчиком его старший сын, Данила Данилович Земской, который понравился Демидову усердием в делах, и он решил выдать за него свою дочь Анну.

 

В своей шутейной манере Демидов договорился с Земскими, чтобы они до времени не открывали Анне своего решения. Анне же Демидов сказал, что решил выдать её замуж за нищего приказчика, который, мол, понравился ему. 

 

При этом никакого приданого не будет. Молодая семья должна сама себе зарабатывать. Демидов, разве что, свинью подарит. Девушка поплакала немного, но, покорилась воле отца. А что делать?

 

На следующий день после свадьбы молодые, по обычаю, гостили у Прокопия, отца невесты.  Когда собрались уезжать, обнаружили в карете большую свиную тушу. 

 

Жених немедленно оскорбился. Но дочь Демидова, зная любовь отца к дурачествам, велела мужу следовать за ней в карету и тщательно изучить свинью.  Муж, естественно, подчинился. Туша была плотно набита золотыми монетами. Четыре сильных мужика не могли вытащить золотую свинью из кареты.

 

В извинительном письме дочери Демидов писал: “Не будь спесива, самолюбива, жадна… Живи весело, не кручинься… От кручины умножаются разные болезни, помешательства разума, прекращение жизни и всякое неустройство… Вместо слез лучше смеяться”.

Прокопий Демидов и аристократ

 

В столице восходила новая звезда придворной элиты – Безбородько, утопавший в роскоши, транжиривший тысячи на любовниц. К такому «прыщу» Демидов питал особое отвращение. 

 

Развлекаясь  в Москве, Безбородько напросился в гости к Демидову, а потом отклонил свой визит, ссылаясь на более важные дела. Но  Демидов не отменил званый вечер. Наоборот! Наприглашал знатных гостей, всем сообщая, что главный гость «сам Безбородько»!!!

Вечер в разгаре. Безбородько нет. Гости спрашивают: «А где же главный столичный гость – Александр Андреевич Безбородько? Ведь мы здесь ради того, чтобы повидать его…»

Демидов умилённо пообещал: «Уже ведут его!»

Раздался страшный визг – лакей втащил громадную свиноматку с отвислым брюхом, но в придворном кафтане.  Насильно запихнул ее в знатное кресло, предназначенное для важного гостя. 

Прокопий, отпуская свинье нижайшие поклоны, радушно уговаривал ее: «Ваша превеликая светлость, не побрезгуйте… Живём мы не по-вашему, люди простые, откушайте, что Бог послал. Не угодно ли опробовать Таврического винограда? А вот, удостойте просвещённого внимания, ананасы из оранжерей Нарышкиных. Не обижайте нас, ваша светлость…»

Сначала свинья отчаянно визжала, будто её режут. Но, быстро успокоилась, обнаруживая стол, заваленный едой. Взгромоздилась на него. Громко хрюкая,  стала жрать все подряд, ни сколько не смущаясь оцепенению знатных гостей. Уделяла особое внимание винограду, присланному из Тавриды. После ананасов сочно рыгала, пресытившись. 

Демидов с поклоном провожал свинью: « Век будем помнить, что удосужили нас, сирых, своим высочайшим визитом. Не обессудьте, ежели угодить не смогли…»

 

Прокопий Демидов и Екатерина II

Екатерина II называла Прокопия «дерзким болтуном». Гордый Демидов не уставал отвечать, что происходит от кузнеца и не доверяет чиновным дворянам, которые «водят за нос» таких, как он, «мохнорылых». 

Безупречно зная придворный этикет,  Прокопий сознательно насыщал свою речь  «посконной русскостью», хулиганя словечками вроде «таперя», «войтить», «коностас», и ещё более едкими, на грани пристойности. 

 

Влюблённый в народные песни, Прокопий и сам пописывал едкие сатиры, глумясь над придворными императрицы. Узнав об этом, Екатерина распорядилась сжечь сатиры Демидова “под виселицей и рукой палача”. Думаете, Прокопий испугался мстительной императрицы? Наказание Демидов превратил в знатное дурачество. 

Приказал управляющему арендовать дома с балконами, что стоят вокруг эшафота с виселицей. Разослал  приглашения всей знати московской, сообщая, что если придёт она на казнь, то будет кормлена роскошнейшим обедом.

 

К месту гражданской казни Демидов привёл громадный оркестр – с трубами, тулумбасами и литаврами. Когда в руке палача под виселицей вспыхнули сатиры Демидова, музыканты грянули праздничной мелодией, вся площадь принялась танцевать под виселицей. А сам Демидов сидел на балконе, весь в цветах, словно именинник, и аплодировал своему палачу.

Князь М. Н. Волконский, губернатор Москвы, прислал к Демидову полицейского офицера с приказом – внушить Прокопию, чтобы унялся, подчинился воле Императрицы Екатерины II, смирился в благопристойности.

Прокопий принял полицейского как лучшего друга. Посадил за стол на личное кресло. Преподнёс лучшие вина. Устроил рядом  любимого орангутана, который немедленно начал обнимать полицейского, рыча что-то нежное.

«Друг ты мой ненаглядный!» – ворковал  Демидов губернаторскому посланцу. – «Волю монаршую я рад исполнить, и первую чару опорожним за здоровьице нашей великой матушки-государыни… Мудрость-то! Мудрость-то у ней какова!»

Через час возлияний в честь императрицы полицейский валялся под столом. Пьяного раздели донага, обрили наголо. Густо намазали мёдом. Обваляли в лебяжьем пуху.  Возле копчика приклеили хвост от лисицы.

 

«Пущай дрыхнет», – сказал Прокопий. А сам через замочную скважину наблюдал за ним, дожидаясь пробуждения. Только увидел, что очнулся,  ворвался в комнату, с угрозами и криком: «Как ты, офицер полиции, смел являться ко мне с изъявлением воли монаршей в таком непотребном виде? Вставай, сейчас я тебя явлю губернатору, чтобы он наказал тебя…» 

 

История гласит, что полицейский упал к ногам Демидова, умоляя не позорить его.  Но Демидов велел слугам тащить его по Москве к дому Волконского, чтобы все москвичи наглядно убедились, каковы в Москве дураки в полиции… Бедный офицер даже лисьего хвоста у себя не заметил. Лишь перед домом губернатора Демидов смилостивился, велел одеть полицейского,  подарил ему мешок с золотом, чтобы не обиделся человек в служебном положении.  

Когда Демидов умер, один из его современников, редактор «Русского вестника» П. Бартенев, писал: «Он был одним из своеобразнейших лиц чудного XVIII столетия, человек во всех отношениях достопамятный. Екатерина была права, сделав его почётным опекуном и сенатором, и глядела сквозь пальцы на его так называемое дурачество, от которого терпеть приходилось не многим, тогда как тысячи людей пользовались плодами его науки и  благотворительности… Его чудачество доходило до юродства, но он был человек истинно почтенный и достоин сочувственного воспоминания в потомстве».

Очень краткая история дураков — от хаоса до наших дней

---

            Они только-только появились во Франции после 10-летнего пребывания в России и за несколько месяцев затмили всех комических артистов Парижа. Успех нового трио был триумфальным, публика создала им славу великих артистов, театр «Комеди франсез» принял их в свою труппу, они были удостоены награды Академии, газеты пестрели хвалебными рецензиями. 

            Удивительное искусство братьев Фрателлини поражало, оно словно собрало воедино 3 современных течения в клоунаде: персонаж Франсуа был воплощением изящества, Поль – добродушия, Альбер – грубоватого юмора. Элегантный, гибкий, необыкновенно подвижный Франсуа был словно создан для фантазий и мистификаций. Персонаж Альбера являл собой пример того, как далеко мог зайти клоун в создании утрированного образа: приплюснутый нос, жилистая шея и чудовищная синева вокруг граз.

            Персонаж Поля был как бы посередине между мечтателем Франсуа и прозаическим Альбером –  приятный, меланхоличный, славный малый, готовый позабавить публику. Его злоключения были будничны: то он терял очки, то садился на шляпу. Все это вызывало симпатию и сострадание публики.

            Братья Фрателлини были на редкость методичны в своем труде. Их антре придумывалось и точно рассчитывалось во всех деталях.

            Десятилетнее пребывание в Париже исчерпало весь репертуар, и братья Фрателлини отправились с передвижным цирком в гастроли по Франции. Везде публика встречала их восторженно.

            В 40-м году умер Поль, душа и мозг трио; а с ним ушел и дух фантазии, который и принес артистам такую громадную славу.

            Необыкновенное чувство смешного, сочетание реализма и эксцентричности, блестящее комедийное мастерство составляди неповторимость трио братьев Фрателлини.

           Эта школа меньше всего на свете похожа на школу. Главное правило: никто никого не учит, истинно желающие могут научиться сами. Здесь никто не сидит за партой, никто не читает лекций и даже никто не репетирует. Об экзаменах и вовсе подумать нелепо…

            Сценарий фильма о Георгии Данелии

            В фильмах Данелии есть презумпция доброты. Он цепляется за своих героев, как за спасительную соломинку, и удивительно, что она выдерживает. И мы цепляемся и висим гроздьями, по многу раз просматривая его фильмы. Он учит видеть обаяние жизни. В его фильмах нет ни одного положительного героя, но все не безнадежны.

            Из чего он их складывает?

            Я представляю, как они с другим невероятным сказочником Резо Габриадзе /с. 590/ придумывали жизнь героям «Не горюй!», «Мимино», «Кин-дза-дза», и сожалею, что в ту пору не был с ними так дружен, как теперь, когда они разошлись и фантазируют поодиночке.

            Данелия не похож на своих героев. Он тих и замкнут. Уединение, собственный выбор. Одиночество — выбор обстоятельств. Он большей частью сидит дома, читает книги, сочиняет музыку, рисует и придумывает сюжеты для сценариев, которые с легкостью сам же отвергает. Тем не менее во многих поступках его героев можно узнать черты поведения Георгия Николаевича.

            Софико отправляет Бенджамена и своего мужа Луку свататься к красавице (А. Вертинской), они выходят на мост, и тут Бенджамен предлагает пойти в духан перед важным шагом. Деверь отказывается.

            — Нет! — говорит Бенджамен. — Пить не будем! Просто посидим.

            Чем это закончилось, вы знаете.

            Георгий Николаевич (тогда Гия) влюбился в некую даму, прекрасную и недоступную. Долго безуспешно ухаживал за ней и в конце концов добился благосклонности. К свиданию он готовился с волнением и предчувствием радости долгих и серьезных отношений. Цветы купил. Подходя к дому, который находился на Маяковке, над бывшим тогда магазином «Грузия», прихватил в этом самом магазине бутылку коньяка «Енисели» просто так. Для букета. (Пить не будем. Просто посидим.) 

            Дама его ждала, однако Гия столь долго мечтал об этом моменте, что несколько оробел. И для храбрости выпил рюмочку. После другой-третьей робость постепенно уступила жизнелюбию.

            — Хорошо сидим! 

            Эту фразу из «Осеннего марафона» он, возможно, и не произнес, но подумал наверняка. Неприступный предмет его долговременного обожания был на расстоянии вытянутой руки, но рука была занята стаканчиком. Вечер складывался как нельзя лучше, да и ночь обещала радость, и Николаич решил ее не оттягивать.

            — А теперь давай поедем во Внуково, там ресторан работает круглые сутки. Посидим хорошо. Наверняка увидим кого-нибудь из друзей.

            — Лучше останемся здесь, — сказала слегка фраппированная таким поворотом событий долгожданная прекрасная дама.

            — Ладно, — согласился Гия, — тогда я поеду один.

            У него была замечательная компания — Геннадий Шпаликов и Виктор Конецкий. Они могли говорить и выпивать ночами и работать без сна.

            Мы с ним тоже выпивали, и это, по-моему, тоже смахивало на сюжет из любимого фильма. Он поднимался на один этаж нашего дома в комнату, расположенную строго над его квартирой, и аккуратно спрашивал, нет ли чего-нибудь выпить?

            Было, граждане! Поезд № 14 Тбилиси — Москва ходил исправно. Мой друг, актер Гоги Харабадзе /с. 150/ в «Листопаде», загружал ящики с «Цинандали», «Гурджаани», «Мукузани» (не перебивайте! Дайте повспоминать всласть), «Твиши», «Тетра», «Манави» (ах, «Манави»!), «Напареули», «Ахашени», «Оджалеши», «Кахетинским», «Саперави»… и отправлял в Москву, чтобы во время набегов на столицу с Мишей Чавчавадзе, Лело Бокерия… не пить всякую ерунду. Ящики стояли на лестнице черного хода.

            Мы с Георгием Николаевичем садились за стол в кухне или на балконе, где, впрочем, была опасность, что кто-нибудь, пусть не в синем халате магазинного грузчика, но столь же страстно желающий выпить, как герой Брондукова, закричит снизу:

            — Афоня! Николаич! Михалыч!

            Мы наливали и начинали (комплиментарно) выбирать трех лучших режиссеров мира. Не по порядку. Просто тройку. Вина было достаточно, а тема неиссякаема.

            — Так, — начинал Данелия, — Феллини, раз! Теперь ты говори.

            — Данелия, два!

            — Нет, дорогой.

            — Да, дорогой.

            — Давай без меня. Конечно, некоторые фильмы я снял неплохо.

            — Гениально, дорогой. Кто лучше тебя снимет…

            — Многие… Ну, кое-кто все-таки есть… Хотя и я.

            — Конечно, дорогой.

            Полная стенограмма дебатов, к сожалению, никогда не будет опубликована, потому что ее нет, но смысл многочасовых обсуждений сводился к тому, что всякий раз надо было выбрать лишь третьего. Не буду этих третьих называть. Стенограмма закрытая.

            Важно, что первым всегда был Федерико Феллини единогласно. Мы пели музыку из его фильмов. Негромко, но Гиина жена Галя слышала нас отчетливо и запирала дверь, которую мы без труда потом отжимали топором.

            В моей жизни великий итальянский маэстро существовал как автор великих и понимаемых мною картин. В жизни Данелии — еще и как реальный человек, восхищавшийся искусством Николаича. Феллини очень нравился фильм, в любви к которому я уже признавался, — «Не горюй!», и это свидетельствует о неиспорченном вкусе маэстро.

            А вот Сергей Параджанов /с. 125/ этот фильм недолюбливал, что, разумеется, не говорит о его скверном вкусе. У него был вкус замечательный, но иной. Он любил другую картину Данелии — «Совсем пропащий». Сказку про Америку и Гека Финна, снятую тонко, без фальши, смешную и грустную, с великолепными Леоновым и Кикабидзе.

            Когда Параджанова посадили в тюрьму за несовместимость с советским образом жизни, он продолжал там творить. Материала для его феноменальных коллажей было мало. Не было вовсе. Фильмы ему и на свободе не давали снимать, не то что в заточении, а молоко, как человеку нездоровому и за которого вступился весь культурный мир, все-таки полагалось. Крышки из серебристой фольги он прятал и алюминиевой ложкой выдавливал на них дивной красоты рельефы. Один из таких рельефов он во время свидания передал на волю, чтобы его отправили Феллини и Тонино Гуэрре /с. 320/.

            Те, получив подарок, не стали спорить, кому он принадлежит, а сходили к ювелиру, который отлил по Сережиной крышке три серебряные медали. Одну Федерико, другую Тонино, а третью кому-нибудь, кто не испортит компанию.

            В это время в Италии шел фестиваль, куда наши привезли «Не горюй!». Но жюри не дало ей приза. Тогда два корифея мирового кино достали третью серебряную медаль и вручили ее Данелии.

            Потом Данелия рассказал эту историю Параджанову.

            — Я получил сделанную тобой медаль за фильм, который ты не любишь.

            — Хорошо, Гия, считай, что от меня ты получил ее за «Совсем пропащего».

            Георгий Николаевич Данелия снял семнадцать картин, но я вспоминаю их не все. Потому что разговор так складывается. Он мог бы сложиться иначе, и тогда мы беседовали бы о фильмах «Путь к причалу» (где он подружился с достойным писателем и моряком Виктором Конецким и замечательным композитором Андреем Петровым), о «Я шагаю по Москве» (с юными Никитой Михалковым и Евгением Стебловым), о «Сереже» с Сергеем Бондарчуком, которого Данелия любил, уважал его необыкновенный дар и не изменял их дружбе. «Слезы капали» мы не упоминали. Прервем перечень, а то он превращается в прием, который в вежливой форме напоминает читателю о фильмах, которые он помнит и без меня.

            — Разрешите посоветоваться с семьей, — говорит Травкин, которого играет Леонов в фильме «Тридцать три», сопровождающему в «Чайке» перед отлетом героя с лишним зубом во рту в иные миры. И, получив от жены кальсонами по морде, говорит, как только и может сказать Леонов в фильме Данелии.

            — Семья согласна!

            Читатель согласен — не надо пересказывать фильмографию Георгия Николаевича, его награды и призы.

            Все шло удачно… До одного дня все шло, в общем, удачно.

            Там, в «Тридцати трех», есть кадры, когда семья Травкина по телевизору следит за улетом скромного специалиста по безалкогольным напиткам в бессмертие. На полу перед экраном сидят два мальчика. Один из них Коля — любимый сын Данелии.

            В только что снятой «Фортуне» ближе к финалу в ресторане, где Кикабидзе (Фома) выпивает с Ильиным (Гариком), за соседним столом сидят девушки. Одна из них хорошенькая, круглолицая — Аленка, дочь Коли. Внучка Данелии.

            …Мы с Чистых прудов выезжаем на Новый Арбат и дальше по Кутузовскому проспекту до Рябиновой. Перед Кунцевским кладбищем покупаем цветы. У нас есть кого там навестить. Сначала к родителям Николаича — папе Николаю Дмитриевичу, известному строителю московского метро, и маме — тете Мэри, как звали ее Гиины друзья, родной сестре Верико Анджапаридзе. Потом к Коле. Он был очень талантливым художником и поэтом. Возвращаясь, мы заходим к нашему близкому другу Сереже Купрееву — одному из самых преданных дружбе людей, которых я знал в своей жизни, к Зиновию Гердту, Андрюше Пральникову… Все рядом. Коля был моложе всех. Не помню год его трагического ухода. И Гия не помнит. Знаю, что на дворе была «Кин-дза-дза!».

            После смерти Коли он перестал выпивать вообще. Замкнулся… Ему было невероятно трудно работать. Он хотел сделать одну серию, но приходил в себя тяжело и долго и просрочил время или какой-то договор, и пришлось делать две. «Кин-дза-дзу!» оценила молодежь. Она поняла то, что боялось понять старшее поколение, — грядет ржавый мир. Фильм стал «КУ» — культовым. Цвет штанов. Колокольчики в носу. «Пепелац», летающий черт знает на чем и зачем… Каце (это ЦК наоборот?), без которого жизнь стоит. Я спускался этажом ниже, заходил в комнату, где работали над сценарием Габриадзе с Данелией, и ничего не мог понять. Они изобретали планету, язык, оружие — все мусорное, все на выброс, но работающее почему-то. Это потом появились в мире фильмы о технологиях распада. Много, но ни один из них не поднялся (с моей точки зрения) до такой тонкой иронической философии.

            — Скажите, у вас за границей грибные леса есть?

            — У нас за границей грибных лесов нет.

            Это из «Осеннего марафона» — первого советского фильма мужского ужаса. Хичкок отдыхает. Александр Володин написал сценарий, в котором каждому из нас есть место. Данелия снял. Неёлова, Гундарева, Волчек, Басилашвили, Леонов, Кухинке, Крючков — все блистательны. Фильм невероятной нежности и юмора, а с дамой пойти нельзя. «Все вы такие».

            Ах, Бузыкин! Alter ego. Нехорошо, Георгий Николаевич, так нас закладывать. Впрочем, и себя.

            «Бесконечной альтернативой жизнь с боков обтекает меня», — писал Винсент Шеремет.

            Альтернатива — это выбор. Выбор — это свобода, даже если после бессонной ночи не можешь отказать иностранному филологу, усвоившему, кто ходок, а кто «алкач», чтобы утром в тренировочном костюме с вытянутыми коленями бежать трусцой по Москве.

            Данелия всем оставляет выбор. Он никого не учит и не настаивает на своем. Может быть, опасается плохих людей и поэтому населяет свой киномир хорошими. Его работы наполнены добротой, и сколько оттуда ни берешь, меньше не становится. Нет в них ни смирения, ни ожесточения.

            Лето. Окна открыты. Слышу музыку. Спускаюсь этажом ниже. Георгий Николаевич в трусах сидит за синтезатором. 

            — Это к «Паспорту». Тебе как?

            — Хорошая музыка. Сам сочинил?

            — Нет. Гия Канчели /с. 112/.

            — Все равно хорошая.

            Канчели много писал для фильмов Данелии. Он придирается, спорит, потом соглашается и правильно делает. Канчели — один из крупных мировых композиторов, к тому же любит Николаича, и музыка его так же добра и прозрачна, как сами фильмы.

            Сценарий к «Паспорту» он начинал писать с Габриадзе, продолжал с Хайтом, а закончил сам. Отвращение к границам, искусственным кордонам в безграничном мире сквозит в этом авантюрном фильме. Вкуса горечи нет, а послевкусие остается устойчивое. Крик французского актера Жерара Дермона, играющего сразу двух грузинских братьев, один из которых по ошибке попал в Израиль и не может никак вернуться на родину, долго стоит в ушах.

            — Пограничник! Не стреляй.

            Это был первый фильм после большого перерыва. Николаич волновался и, как следствие этого, советовался со мной. Точнее, он мне проигрывал куски сценария и проговаривал судьбы, без учета, впрочем, моего мнения, хотя утверждал, что прислушивается.

            — Я оставил его жить, как ты советовал.

            Очень хорошо. Мне удалось спасти одну кинематографическую жизнь, к тому же поучаствовать в творческом процессе. Прихожу в другой раз и читаю в сценарии, что герой погиб. 

            — Гия? 

            — Видишь ли, пока тебя не было, он случайно наступил на мину. Но ты мне помог, и я тебе за это что-нибудь подарю.

            — Подари свой рисунок. — Он ведь архитектор в прошлом и неплохой график.

            — Ну что рисунок… — В этом смысле Данелия прижимист. — Я тебе что-нибудь большое.

            Большое не заставило себя ждать. Возвращаясь как-то домой, на сумрачной лестничной площадке я увидел совершенно обнаженную женщину, стоящую у моей двери. Синдром Бузыкина заставил меня оглянуться. «Хорошо, что возвращаюсь домой один». Выбрав из всех вариантов поведения самый трусливый, я тихо спустился этажом ниже и наткнулся на Данелию.

            — Ну как?

            — Фигура хорошая.

            — У манекенов плохих не бывает.

            Клава, так мы назвали красавицу, прожила долгую и яркую жизнь. Дома она не задержалась. Сочетание Джека (учебного скелета собаки) с голой пластмассовой женщиной не радовало живых, и я отнес ее на работу в «Литературную газету», решив украсить комнату, где мы обитали с Юрой Щекочихиным. Повесив наглядное пособие во внутреннем проеме окна, мы зажили беспокойной жизнью. К нам стали приводить несговорчивых авторов и просто заглядывали выпить рюмочку с Клавой. Но и реакция не дремала. Одно недружественное издание обвинило Щекочихина, что он, борясь за общественную мораль, в то же время занимается мучением голых баб, заставляя их висеть в окне (спиной), а мне один поэт из того же издания посвятил стихи: «кровь брызнула — / спешит на тонких ножках / в джинсовой куртке худенький вампир».

            В этих строках все было правдой, кроме слова «худенький». В то время во мне было 95 кг. Я расстроился неточности, но тут позвонил прекрасный поэт и дивный человек Саша Аронов и сообщил свой отклик на ту еще поэзию вежливо — на «вы»: «Что ближе вам: стихи Куняева / или журнальная х…я его?»

            Так благодаря Данелии я стал известен в поэтических кругах. Теперь мне хотелось присобачиться к кругам кинематографическим, тем более что добрый Марк Рудинштейн постоянно приглашал на «Кинотавр» в роли обузы. И, хотя там за десять лет не удалось посмотреть ни одного фильма, мне хотелось иных ролей.

            «Кинотавр» вспоминается тоже в связи с Данелией. Он получал там призы, как во многих местах Земли, но не в этом дело. Там ему удается уединение, а не одиночество.

            Прямой и спокойный, в белой кепочке, шортах и со старинным серебряным крестом, видным из-под распахнутой рубашки, он ходит по бетонному променаду, с вежливым интересом выслушивая истории жизни, сценарии, просьбы и просто свидетельства приязни к нему и его фильмам. Он ни в чем не участвует, он накапливает слова и впечатления. Данелия сам не летает — он руководитель полетов. 

            Вечером он тихо идет в казино и осторожно, по самой маленькой, старается не проиграть. Не проигрыш — его выигрыш. Он знает там многих, следит за игроками и ничему не учится. 

            В «Фортуне» капитан Фома играет в казино. Это важно для фильма, и там все точно, но мне интересна фраза из биографии героя Кикабидзе, где он вспоминает, что работал днем в «мелком ремонте» в гостинице, а ночью проигрывал заработанные гроши. Николаич познакомил меня с мелким холодным сапожником, днем живущим и работающим под лестницей в «Жемчужной», а ночью просиживающим в казино в ожидании удачи. Она не приходит. Не «Фортуна». Реальные люди живут в его фильмах. Так как не могут жить в нашем лучшем из миров. Это я к слову.

            Сейчас многие научились читать и писать и вызубрили чертову уйму слов, употребляя их как попало. Компьютер позволяет эти наборы превратить в подобие книжек. Видеокамеры дали возможность делать подобие фильмов, а фото-«мыльницы» — подобие фотографий. Очень много подобия и в кино. Наличие таланта, вкуса и способности отбора отличают реальное произведение от подобия.

            У Данелии есть все три компонента. В отборе же он невероятно жесток. Легко и без сожаления при монтаже он избавляется от необязательного. Поэтому, когда наконец он пригласил меня на роль затерявшегося в толпе мужчины, я держался поближе к маэстро, который в каждом фильме играет крошечный эпизод. В «Насте» это был некий перепившийся деятель искусства, которого уводят с помпезной презентации в метро. Уводил я. Без слов. Страсть к перевоплощению настолько поглотила меня, что, натянув пальто с поднятым воротником, шляпу и темные очки, я стал совершенно неузнаваем. А если учесть, что и снимали меня со спины, то можно считать, что урон художественности я нанес небольшой. 

            После первого успеха было очевидно, что режиссер пригласит меня на следующую роль в фильм «Орел и решка». Картина нежная, трогательная, с традиционным для Георгия Николаевича участием безвестных до того актеров, которые после данелиевских фильмов часто становятся звездами.

            Так оно и произошло. Фраза, произнесенная мною на экране, требовала проживания всей жизни героя. Едва я сказал: «Крупозное воспаление легких», большой зал Дома кино взорвался аплодисментами, которые не утихли до сих пор.

            В «Фортуне» — притче о плывущей по Волге барже и ее обитателях есть все, что нас пугает. Но хочется держаться за ее спасательный круг. Хочется держаться за руку Георгия Николаевича Данелии. С ним не страшно. Он создает нам круг друзей. Он продолжает придумывать добрые сказки для жизни и делает это умело и со вкусом.

            — А теперь на трезвую голову давай, Юра, назовем трех режиссеров, не по порядку, которых ты любишь. Я начну: Феллини — раз!

            — Данелия. Два!

            — Нет, дорогой.

            — Да, дорогой. Кто лучше меня знает, что мне нравится?

            — Ладно, дорогой. Хочешь, новое кино покажу?

            — Конечно!

            — Нету…

            — Совсем нету?

            — Целиком пока нет. «Ку! Кин-дза-дза» картина называется.

            — Ва?! Новая?

            — Полнометражная рисованная.

            — Замечательная будет! Я так думаю.

            — Закончу — скажешь.

            — Я сейчас скажу, Николаич: кто лучше тебя снимет!

 

ГЕОРГИЙ ДАНЕЛИЯ / 1991 ГОД
НА ЧИСТЫХ ПРУДАХ / 1991 ГОД
В ПОДСОЛНУХАХ НА ПРУДАХ / 2009 ГОД

https://www.youtube.com/watch?v=hvpQyUkw7Ro

Автор Олег Фесенко

Путешествия дурака
Слава Полунин и страны радости

На планете много чудесных мест. Туристические маршруты не всегда помогают добраться в города и страны, где искрятся водопады радости. Но именно туда стремится душа, утомлённая однообразием ежедневных заголовков.

Не следует путать радостные страны со странами счастливыми. В международном рейтинге счастья уже много лет первые строки занимают северные страны, где комфорт и благоустройство жизни сопротивляются суровым холодам.

В Дании есть даже Институт исследования счастья, о котором мы ещё не раз напишем. А в датском и норвежском языках «хюгге» означает «форму повседневного единства», «приятные и высоко ценимые повседневные ощущения безопасности, равенства, личной целостности и спонтанного социального потока».

Страны Радости иные. Нет в них приятных ощущений комфорта и безопасности, как социальной модели, пропагандируемой на государственном уровне. Чаще наоборот. Это совсем небогатые, скудные благополучием страны, населённые удивительными людьми.

Если вы осмелитесь путешествовать дураком, вы, неожиданно для себя, обнаружите, что комфорт совсем не нужен для того, чтобы сердце стало птицей, устремлённой в трепетное неба радости.

Дураки знают дорогу в нужную сторону. Следуя за строкой, мы поможем Вам отправится в путешествие с дураками, познавая Страны Радости, Оазисы Гостеприимства, Цветные Города, Волшебные Сады, Безумные Дома. Все места планеты, где легко быть дураком, следуя внезапным приключениям, ради которых имеет смысл доверится пути.

В этом тексте мы отправимся в Страны Радости вместе со Славой Полуниным. Нам ничего не пришлось выдумывать. Слава рассказывал, мы едва успевали записывать, сдерживая хохот.

Все события, описанные ниже – реальны. Все действующие лица действуют. Все случаи случайны. Вся радость настоящая. Особенно та, которою вы испытаете, путешествуя с дураками.

Куба, радио, штора и танцы

Куба научила меня танцевать жизнь. Это странная фраза. Но вы поймёте.

Однажды комсомол опять отправил меня дружить. Вообще это часто происходило. Почему то комсомол считал, что в дальние страны лучше всего оправлять клоуна с миссией дружбы. Так я оказался на Кубе. Вместе с молодым Иосифом Кобзоном и другими неугомонными артистами.

Своего учителя жизни я встретил в лобби маленького отеля. Сначала я не обратил на него внимания. Оживлённой группой советских туристов мы ожидали, пока наши номера приготовят к поселению. Все вокруг казалось интересным. К счастью мы ещё не знали, что в этой стране фраза «подождите немного» совершенно не связана с представлением о времени.

Мы подождали пять минут. Потом ещё двадцать пять. Медленное солнце Кубы заполняло всю зону ожидания, превращая лобби отеля в духовку, где поджаривались советские артисты. Между нашими телами и солнцем не было никакой преграды, кроме огромного окна, не имеющего никаких козырьков, жалюзи, занавесей, штор, пологов, драпировок, портьер, гардин, и прочих устройств спасения от солнца.

На второй час ожидания зной ожидания всколыхнуло неясное движение воздуха. Кубинец в униформе отельного сервиса скользил в сторону окна. Лестница на его плече казалась таранным копьём средневекового всадника. Не имея коня, кубинский рыцарь пританцовывал, намереваясь то ли пришибить нас лестничным тараном, избавляя от солнечных мук, то ли прикрепить штору к огромному окну.

Шесть часов нашего ожидания превратились в наслаждение. Ровно столько времени понадобилось одному кубинцу, чтобы повесить одну штору. Каждую минуту этого ожидания мы благодарили кубинскую неторопливость. Если бы нас быстро поселили в номера, мы бы не получили урок танца, покоривший нас навсегда.

Кубинский рыцарь с лестницей не спешил. По зеркалу раскалённого мрамора он продвигался мягким, танцующими шагом, словно Челентано в фильме «Блеф», примеряясь соблазнить сразу всех женщин мира. При этом мурлыкал что-то в ритме румбы, удивительно похожее на песенку анимационной черепахи, хлебнувшей кубинского рома: «Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу».

К сожалению никаких женщин, кроме советских артистов, в гулком просторе вестибюля не было. Но мы ощущали: юноша предельно сосредоточен. Ожидалось что-то великое. Танцующий подход с лестницей был разминкой перед подвигом.

Казалось бы, не более минуты надо, чтобы установить лестницу перед окном. Но на кубе иное солнечное время! Лестницу перед окном он устанавливал минут 40. При он непрерывно дёргал, колебал, проворачивал и встряхивал лестницу, подчиняя перекладины мелодии, звучащей у него в голове.

Лестница нашла точку опоры после мучительного скрежета о мрамор. Стоматологический визг лестницы чем-то очень порадовал кубинца. Он снова медленно и с наслаждением заскрипел лестничкой опорой. Ещё не менее пяти раз мы вздрогнули от немыслимых звуковых волн, ощущая в зубах все пломбы. Но кубинец, невероятно восторгаясь, втирал лестницу в пол, погружаясь в стон соприкосновения бамбука и камня.

Мы только собирались выдохнуть, как вдруг лестница решила рухнуть прямо на нас. Нет, не сама. Юноша толкнул её смешливым пальцем , убеждаясь, что полное равновесие в природе вещей недостижимо. Поймал несчастную элегантным изгибом вальса, вскружил ей голову, ухватив за талию, придержал, где то в области лопаток, вызывая дрожь наших спин.

Помогая лестнице вернуться к стене, он её обнимал, ласкал, пошатывал, выкручивал, мотал, винтил, вращал, околачивал, тянул и душил. При этом крутил собственным задом, вожделея занавеской на плече. Обнаружилось, что для настоящего кубинца лестница вполне приличный партнёр в любовном танце, перетекая от нежных замираний к эротическим кульбитам, иногда пытаясь то ли проломить окно, то ли покалечить советских артистов.

Настоящий кубинец никогда не отступает перед капризами лестницы! С оттяжкой он пропихивал спутницу в неожиданно твёрдую пустоту, волочил склочной содержанкой, отшвыривал надоевшей любовницей, прихватывал в нежном поклоне благородства.

Мы смирились в ожидании катастрофы, сочувствуя влюблённый парочке. Ухватили наши чемоданы перед возможным бегством, ожидая, что сейчас состоится церемония громогласного примирения рыцаря и его лестницы, с последующим таинством любви под покровом шторы.

За секунду до любовного всплеска кубинец отстранил лестницу небрежным жестом мачо. Горделиво бросил взгляд поверх наших голов. Ускользнул из зала в таинство отельных кулис. «Наверно гвозди забыл» — подумал я. «И молоток… И линейку… И что там ещё нужно, чтобы повесить занавеску?»

Мы были на Кубе первый раз. Ещё не знали – если начинается настоящий танец, он не заканчивается никогда, даже если ваш партнёр – лестница. Потому мы наивно расслабились. Даже успели вспомнить, что ждём наших номеров уже часа три.

Кубинец отсутствовал недолго. Минут 5. Или 25. С радиоприёмником. Ещё минут 15 мы слушали все голоса мира, пока не была найдена любимая кубинская музыка. Карнавальная самба. Великое дело вывешивания занавески пошло намного веселее. Великий вывешиватель штор вынул из под ремня огромный молоток. Взял его в правую руку. Проверил наличие занавески на левом плече. Пересчитал гвозди во рту. При этом умудрялся танцевать непрерывно вовлекая в танец все вещи мира, доступные его прикосновению.

Лестница, уже покорённая танцем, смирилась с новыми партнёрами танцевальной оргии. Кубинец молотком, гвоздями, шторой и карнизом, танцующий на лестнице, скользящей и скрипящей при каждом прыжке… Мы уже никуда не спешили. Сердце сжималось тревожно: лестница выдержит?

Танцевальные па возникали прикосновением к каждому предмету. В танце возникали сложные вопросы отношений. Готов ли молоток сблизится с гвоздём? Достаточно ли смелости у гвоздя, чтобы вонзится в хлипкую стену отеля? Готова ли стена принять в себя стальной стержень? Уверена ли в себе штора перед соприкосновением с жаркой стихией дня?

На вершине лестницы музыка охватила его. Полностью. Целиком. Уже не было ничего в фойе отеля кроме музыки, едва звучавшей из немощного приёмника, но многократно усиленной оркестром танцующего тела. Уже и мы поглядывали на свои чемоданы, ощущая любовные вибрации потёртых ручек, которые хотели танцевать вместе с нами в любую сторону света. Уже и мы понимали, что крепить к стене карниз для шторы невероятно сложно! Сложнее, чем сотворить какой нибудь мир дней за шесть.

Все, что было далее, выглядело настоящим чудом. Человек, поглощённый гипнозом танца, нашёл в глубинах сердца немыслимую волю для продолжения работы. Поднялся по лестнице на одну ступеньку. Вторую. Третью. Непрерывно извиваясь, прислонил карниз над окном. Нацелил гвоздь. Заколотил сначала один. Потом второй, по три удара на каждый. В состоянии божественного счастья спустился вниз. Оглядел вселенную висящей шторы, который он создал, танцуя. Растёр солнечную пыль в играющих ладонях. И….

И карниз рухнул. Вместе с огромным куском штукатурки. Обдавая чистенький зал водопадом известковой трухи. Мы оцепенели от восторга. Наш танцующий бог медленно возвёл чело к стене своих свершений. Небрежно тронул ботинком падший карниз. Обмерил взором придавленную занавеску.

И расхохотался. Он хохотал так, что мы, его верные поклонники, рухнули в хохот вместе с ним, пробуждая вальяжную даму за книгой регистрации, покоряя уборщика, заглянувшего «на шум», вынимая из кокона гордыни двух американцев и пугая немецкого туриста, присоединившихся к нашему ожиданию всего каких-то два часа назад.

Вместе с нами утирал слезы смеха весь квартал и вся улица. Корчился от смеха старый порт и древний город, понимая, что нет ничего важнее танца. И возможности похохотать, даже если все рухнуло.

Хватаясь за грудь и живот от спазмов хохота, наш гуру удалился из зала. По инерции мы смеялись ещё минут 40, вспоминая все самое хорошее, что случилось в нашей жизни. Уборщик немедленно отправился на подвиг уборки засыпанного штукатуркой зала. Регистрационная дама вернулась к подвигу регистрации постояльцев.

Он вернулся. Серьёзный. Сосредоточенный. В новой, чистой униформе. С обновлённой, ещё девственной шторой. С молотком и новыми гвоздями в ладонях. Как настоящий герой, он стоял сосредоточено, обозревая размеры постигшей стену катастрофы. Вдруг положил молоток. Подошёл к радиоприёмнику. Переключил на новую волну. Приподнял измученную лестницу. Обнял ее. И….

Поздно вечером мы возвращались с премьеры нашего спектакля. Карниз вместе со шторой все ещё стоял в углу флагом непокорённой крепости. Новые дыры над окном и трещины во всю стену сообщали – сражение продолжается. Не для нас, случайных зрителей. Всегда. Просто потому, что здесь, на Кубе, ровно столько радости, сколько надо для непрерывного танца жизни.

Урок танца запомнился на всю жизнь. Много лет я, с огромной радостью, вспоминаю битву с лестницей. Даже сформулировал несколько выводов, которые стали основой тайной доктрины дураков.

Например так: не обязательно все делать до конца.
Важно чтобы процесс доставил вам и окружающим максимальное количество радости…

И сейчас, всякий раз, когда я слышу слово «Куба», вспоминаю шутливый всхлип Фиделя Кастро: «Чтобы эту страну изменить, надо сжечь все кресла-качалки и сломать все радиоприёмники с весёлой музыкой».

Индия и счастье везде

Когда я произношу « радостная страна» первой вспоминается Индия.
Любимая Индия, полностью изменившая мою жизнь.

Когда то я был упёртым работоголиком. Мои рабочие планы были очень детальными, практически поминутными, на много дней вперёд, со множеством задач на каждый час, не оставляющих места для отдыха. Конечно же я невероятно много успевал. И выполнял все. Что планировал. У меня был даже особый список дополнительных дел, обязательных к выполнению, если вдруг образовывалась свободная минутка при выполнении главного перечня задач.

Дополнительный список дел я тоже выполнял. И даже подумывал о ещё одной группе задач, дополнительных к дополнительному, потому что иногда задачи выполнялись раньше чем я планировал. Отдых? Не слышал о током! Я ни секунды не мог сидеть на месте, двигаясь к какой нибудь намеченной цели.

Но жизнь имела свой взгляд на мою увлечённость работой.

Однажды комсомол отправил меня дружить с Индией. На какой то всепланетный молодёжный фестиваль. Домой вернулся совсем другой человек. Неизвестный мне. Жена его не узнала. Он вошёл в нашу квартиру. Посмотрел на все вокруг с очень спокойной улыбкой. Сел в углу. «Что то случилось?» — спросила жена. «Все отлично!» — искренне улыбнутся новый человек.

С улыбкой до ушей я просидел в этом углу месяц. Конечно мой личный «перпетум мобиле» не утихал. Иногда я срывался с места, привычно ввинчиваясь в какой то клубок дел. Вращался волчком в суете работы. Звенел юлой, накрученной трудовым ражем. Но как то быстро стихал и возвращался в свой угол. Просто сидел, всматривался в радостную пустоту. Ощущая невероятное блаженство ничего неделания. С каким-то странным удивлением наблюдал за голосом, который повторял: «Ничего не надо делать… уже хорошо»…

Я осознал, что вижу два пути, совершенно разных. Перед Индией я жил и работал в США. Американцы все время заняты. Даже когда отдыхают – заняты отдыхом. В Индии я увидел другой путь: можно всего достичь, «ничего не делая». Оставаясь в состоянии ненапряженного. Мне нравились оба пути. Я даже «разрывался» в выборе между ними. Окончательно отказаться от американской увлечённости работой мне не удалось. Но в индию я стал наведываться часто. Хотя бы раз в 5 лет. Чтобы привести мозги и душу в порядок.

Главное что меня поразило при первой же прогулке в индийском городе – все прохожие смотрели мне в глава и улыбались. Нереальное ощущение доброжелательности, тепла и свободы. Навсегда мне запомнилось яркое переживание. Прохожу мимо маленького домика , заставляющего вспенить микро-дом Пана Тыквы из сказки Джанни Родари. А из него выглядывают полтора десятка искрящиеся глаз и дюжина ослепительно белых улыбок на темных лицах. Всем в этом доме радостно. У всех счастливая жизнь, отвергающая европейские представления о комфорте.

Перед домиком грязь по щиколотку. В небе хаос проводов. Под хлипким забором игрушечные машинки, сделанные из пластиковых бутылок, и вообще ощущение ужасающей бедности. Но не было никакого ощущения нищеты, жизненного тупимка. Наоборот!!! Кругом все лица сияют, словно попал в рай. Никогда не видел столько счастливых людей в одном месте.

Коста-Рика и мечты Остапа Бендера

Моя история о Коста-Рика будет которой. Остап Бендер мечтал уехать в Бразилию, где все ходят в белых штанах. Кстати, потому команда «Снежного шоу» отправилась в Рио исключительно в белых штанах. Реализовала мечту Остапа Бендера. И, естественно, в первый же вечер, в Рио, провела вечеринку имени Остапа Бендера.

Во время вечеринки все тосты были посвящены мечтателю из романа Ильфа и Петрова. Авторы торжественных спичей помянули Великого Комбинатора таким количеством хороших слов, что если бы хоть кто-то рассказал Остапу о том, как его чествовали, он бы рыдал три дня, не смотря на весёлую натуру.

Для меня Коста-Рика звучит так же как Рио для Остапа. Далёкая волшебная страна. Практически рай счастливых людей. Так и хочется одеть белые штаны, отправится на край света, к черту-на-кулички и в тьму-таракань, в далёкую Коста-Рику. Почему? Потому что одна моя хорошая знакомая сказала, что нет страны прекраснее и слаще, чем Коста-Рика.
как же это прекрасно – знать, что на нашей планете есть прекрасная и сладкая страна!

Я даже не хочу спрашивать друга-гугла ничего по этому поводу. Хочу, чтобы Коста-Рика так и сталось недостижимой. И повторять за Остапом Бендером: «Шура! Это хрустальная мечта моего детства: не касайтесь её своими лапами!»

О, моя возлюбленная мечта, счастливая страна, незабвенная Коста-Рика!!! …
Тринидад-и-Тобаго плюс немного крабов

Однажды я решил заняться карнавалами. Позади была пантомима, клоунада, уличный театр, кино, кабаре. Все что я делаю. я делаю основательно. Вот такая привычка дурака.

Я узнал адрес мировой ассоциации карнавалов. Лично заплатил взнос за страну Россию. Стал самолично представлять мою страну в мировом карнавальном движении. Это был 1993 год. После уплаты членского взноса на последние деньги я купил набор тропического пляжника, шорты и шлёпанцы. Отправился на ближайший конгресс мировых лидеров карнавального движения.

Почему то он конгресс происходил в странной стране Тринидад-и-Тобаго. Когда я вышел на трап самолёта, ужаснулся: что за дурак поставил выхлопную трубу ближайшего самолёта в нашу сторону. Оказывается, я ошибся. Это просто такая удушливая жара. Обычное состояние закопчённого города тропического пояса.

Но это было только начало. Нас сразу же посадили на большой парусник, величавое судно. Отправили на прогулку вокруг острова. Я — бледная поганка Петербурга, вооружённый шортами и шлёпанцами, конечно же, немедленно разделся до состояния шорт и шлёпанцев, приобретённых на последние деньги. Подставил слабое тело, вскормленное болотами, под яростное солнце экватора.

Конечно же я сгорел за 10 минут.. Меня буквально принесли на кровать. Положили пузом вниз. На спине царили раскалённые волдыри. Не мог двинутся. Через пару дней, покрытый струпьями неудавшегося загара, я начал шевелится. И немедленно похилял на первое собрание вождей карнавалов. В тех же шортах и шлёпанцах.

Но не тут то было! Мне сказали, что в шортах и шлёпанцах нельзя. Так как за барьером дресс-кода проходит супер-ответственное заседание боссов карнавала. Не пустили, значит. Дураки в шортах и шлёпанцах к боссам не допускаются. Да ещё в подозрительных струпьях от солнечных ожогов на голом торсе.

Я сильно удивился несвободе самого свободного союза. Союза нарушителей всех предписаний, правил и положений. В расстроенных чувствах я решил полностью сгореть на пляже. Куда, как мне сказали, после заседания, заявятся все официальные лица мировых карнавалов. И тогда я проведу с ними ответственную встречу.

Воодушевлённый внезапным решениями, я пришёл на пляж. Немного прожарил свои ожоги. И решил приготовится к встрече, как настоящий представитель России. Осмотрел окрестности в поисках аксессуаров для тождественной встречи. Нашёл в песке гнилую корзину. Наловил крабов в прибрежных волнах. Крабы ощущали важность момента. Совсем не сопротивлялись.

Когда супер-боссы торжественно прибыли на пляж, улеглись, высвободив загорелые тела из пафосных одеяний, я выпустил свою команду из корзины. Крабы, получившие мои дипломатические инструкции, немедленно устремились приветствовать официальных лиц конгресса.

Начался настоящий праздник! Карнавал бешеных крабов и бешеных боссов карнавала. Но на этом моё пребывание в столь официальной ассоциации прекратилось. Я торжественно завершил своё карнавальное членство, под восторженные аплодисменты крабов, доедающих пляжную трапезу карнавальных боссов. Я же, достойно завершив свою миссию, попрощался с крабами, и отправился смотреть великий тринидадский-и-тобагский карнавал, которой считаю одним из самых лучших на планете.

Назову только две самые удивительные вещи этого карнавала. Они сразу бросаются в глаза. Абсолютно синие (крашенные) десятилетние мальчишки на огромных ходулях, 5-7 метров высоты. Это очень высоко. Высота двухэтажного дома! Когда мальчишки устают, присаживаются отдохнуть на крыши домов.

И костюмы, в которые невозможно поверить. Каждый костюм занимает всю ширину улицы и возвышается над крышами домов. Для передвижение этого чуда человеческой фантазии требуется куча колёсиков и множество управляющих устройств. Десятки людей сопровождают такой живой костюм, достигая невероятного эффекта. Костюм кажется живее живого человека!

Наши попытки привести такой карнавальный костюм вместе с командой его мастеров ни к чему не привели. Все попытки трагически провалились. Рухнули все надежды поразить Россию живостью костюмов лучшего в мире карнавала, вызывая у нас состояние безудержного горя и страдания.

Почему? Потому что ни один тринидад-тобаговец не в состоянии думать дальше, чем вечер со стаканом пива. Тем боле не способны сохранить костюм после соткана пива. Да ещё вести его куда то. Они все жители этой великой радостной страны — страстные поклонники великого учения: «Зачем так напрягаться?!! Мне уже и так хорошо!». Что весьма родственно русскому: «а на… мне это надо»….. Счастливые люди!

Ирландия, бары, пиво и шторм

Первый раз в Ирландию я въехал ночью. В принципе можно было бы закончить на этом мою историю. Потому что все что дальне не для слабых нервов. Но рискнём продолжить.

Была пятница. Ночь. И снова хочется замолчать. Люди, знающие Ирландию и ирландцев, уже меня понимают. Но все равно продолжим. Может вы были в Ирландии в пятницу вечером? Да ещё в Дублине, в ночь бесконечного национального праздника…

На улицах не было ни одной движущейся машины. Но мы добирались до центра города в менее двух часов. Буквально каждый метр каждой улицы заполнен бурлящей толпой. Ей не хватало место в папахах. Она вываливалась из дверей и окон в хохочущее пространство улицы. Выкрикивая песни, обнимаясь, улюлюкая, теряя стаканы, обмениваясь синяками и ссадинами, нечленораздельно выкрикивая то ли проклятия, то ли поздравления

Мы двигались со скоростью буйного Дублина. То есть почти не двигались. Когда мы достигли театра и ввалились в зал, нас покорило ещё одно впечатление. Мы как будто шли по мусорному болоту. Театральный зал буквально по колено был засыпан мусором праздника – бутылки, стаканы, сигареты, юбки, лифчики, бокалы и снова бутылки. Только что в этом зале завершился какой то концерт. А концерт, как выяснилось позже, здесь проходит всегда.

На следующий день мы попытались монтировать свои декорации. Дело шло очень туго. Через каждые полчаса мы все отправлялись в в поход по всем ближайшим барам, , куда бесследно исчезали техники ровно через пять минут после начала работы.

Как древние ирландские духи, техники дематериализовались из бара, едва видели нас. И, практически мгновенно, воплощались на сцене, дружно грохоча работой. Но через пять минут процесс дематериализации повторялся. Техники немыслимым образом снова оказывались в одном из ближайших баров.

Кто-то начал считать эти магические превращения. После семнадцатого исчезновения техников мы потеряли счёт. От спектакля у нас были самые настороженные ожидания. Например мы ждали, что публика дематериализуется после пяти минут представления. И вряд ли мы её выловим в баре.

Потому мы были удивлены успехом нашего спектакля. Ирландская публика оказалась феноменальной! реагировала на малейшие нюансы настроения. Зал переполняла энергия жизни. Все перипетии «Снежного шоу» вызывали искренние, по настоящему детские восторги ирландцев, словно они первый раз в жизни были в театре.

В конце ирландского тура мы плыли на пароме, и природа ещё раз доказала страстность и жизнелюбие ирландского мира. Морское путешествие мы до сих пор вспоминаем с ужасом и восторгом.

Как только мы отплыли, налетел яростный шквал. Наш паром едва не утонул. Команда металась, как угорелая, по всему судну, сражаясь с непогодой. Но, одновременно, начались аттракционы. Сначала на кухне начали падать и грохотать большие кастрюли с супом и другими блюдами. К пряному запаху шторма добавились не менее вкусные ароматы ирландского рагу.

Богатый алкоголем бар решил поддержать симфонию урагана. Бутылки летели в разные стороны. Но гениальный бармен с какой то обезьяньей ловкостью немедленно приклеил оставшиеся бутылки скотчем к полкам бара.

Начался перезвонят парфюмерии в бутике напротив. Лопнувшие флаконы элитных брендов только подогрели градус общего веселья, объявляя невероятный карнавал шторма. Внезапно, вместо паники и криков SOS, начались танцевальные номера официантов и барменов. Для того чтобы оказаться в баре, надо было сделать несколько невероятно сложных перебежек, рассчитать угол наклона падающего с волны корабля, за время его падения добежать до следующей колонны, вцепившись в неё переждать наклон в обратную сторону. Затем опять перебежать…

Но официанты оказались великим акробатами, продолжая разливать пиво налево и направо… Посетители были уверены: шторм был устроен только для того, чтобы все показали мастерство налития и распития. Нам ничего не оставалось, кроме как присоединится к пивному шторму.

Ещё немного, и официанты, перекрикивая рёв океана, стали танцевать и петь, посетители пустились в пляс, падая в кучу и перекатываясь многолюдным шаром с каждым наклоном корабля.
Да…
Это была настоящая Ирландия.
Страна, радующаяся жизни вопреки любому шторму .
Паром шёл в Англию. Но Ирландия продолжала жить на пароме полноправным представителем шторма.
Я даже сформулировал для себя мораль после этого приключения. Даже шторм это всего лишь способ пережить много радости, если умеешь жить по-ирландски.

Италия сыр, кофе и счастье

С Италией нас очень много связывает. Наш спектакль, один из сорока, каждый год весной отправляется на гастроли в Италию. «Пикколо театро де Милано», итальянский МХАТ, вписал наш спектакль в свой постоянный репертуар. Кроме того последние годы все новогодние праздники мы встречаем вместе с итальянцами. Но Италия для меня что то гораздо большее, чем любимая страна гастролей, без которых я не могу себе представить своих путешествии…

Я разрешил себе первый отпуск в жизни, когда мне исполнилось 46 лет. Всей семьёй мы сели в наш шевроле, любимую ладью странников. отправились в Италию, не заказывая отелей и не рисуя маршрутов. Наугад.

Я помню каждый день нашего чудесного приключения. Италия стала членом нашей семьи. Мы ели Италию. Дышали Италией. Плавали в Италии, её реках и впечатлениях….

При внешней простоте впечатления переполняли меня. Вот я первый раз на вершине итальянской горы, на одеяле, брошенном на траву; мы все едим сыр «моцарела томата». Нет! Не едим. Вкушаем. Впрочем и так не точно. Сыр просто растворялся во мне, словно сахар в воде, нежно и незаметно, наполняя сладостью блаженства.

Впервые я узнал, что «пицца маргарита» может быть такой вкусной, а встреча с ней такая же незабываемая, как встреча с моим любимым фильмом «Бразил». И море может быть невыразимо нежным и тёплым, заставляя провести в его неге полдня, не вылезая на берег.

Вечерами мы поворачивали в самые неожиданные переулки незнакомых поселков. Утром просыпались на неведомых нам островках, со всех сторон окружённых морем, не понимая как мы туда попали.

Самое удивительное – мы познакомились с кофе! Поняли, что оборот ««пить кофе» совершенно неверный!!!! Нужны другие слова, чтобы описать таинство соприкосновения с настоящим итальянским кофе. В маленькой, словно напёрсток, чашечке, где кофе едва покрывает донышко с пятачок. Но ты вздрагиваешь, едва прикасаясь кончиком языка к кофейному восторгу. И слушаешь неспешный разговор двух настоящих итальянцев.

— Джузеппе! Какой же ты фантастически талантливый артист. Как в тебе помещается такой невероятно богатый мир!!! Как же велика сила твоего таланта!!!
— Да, Антонио! Я знаю! Мне это тоже нравится! Если бы я захотел и отправился бы в Голливуд, и мы бы с Де-Ниро и Де-Витто забрали бы всех Оскаров. Но зачем мне это надо? Я же люблю нашу улицу, наши город, эту замечательную погоду и природу. Наших друзей люблю. И тебя люблю, мой друг Джузеппе! Так зачем мне какой-то Голливуд, где мучаются и Де-Ниро, и Де-Витто!!!!!

Этот короткий разговор дал мне интересный урок. Есть нации, которое остаются счастливыми не делая свершений. Не устремляясь к мифическим вершинам успеха. А моей русской душе обязательно надо петь по этому поводу очень грустную песню. Но после встречи с Италией я все больше учусь у Джузеппе получать удовольствие заранее. Задолго до начала моих свершений.

Бразилия и секрет счастливого танца

Восторг Бразилии невозможно выразить в одним словом. Имя этой страны надо произносить медленно, слогами, вслушиваясь в накатывающие волны смыслов: «Браз-или –я». При этом шипеть, скворчать и подпрыгивать на каждом слове. Даже грохотать на каждом слоге, роняя чайники и медные тазы.

Наш любимый импресарио Гвинел сначала куролесил по Европам и Армерикам в виде хиппи, отвязавшись на всех поворотах. В какой-то момент он вдруг оглянулся и заметил, что сидит на 20 этаже в центре Нью-Йорка, в окружении несколько десятков подчинённых. Испугался, ощутив подневольную жизнь бизнесмена. Подумал немного. Сформулировал свою мантру смысла жизни. Купил билет в Бразилию. Для того, чтобы безудержно танцевать свою жизнь в ритме радостного дня. В окружении таких же фантазёров, весёлых и радостных, но умеющих ворочать огромными бизнесами, неизменно любимыми.

Мы выступали в Бразилии несколько раз. И даже открывали после долгого ремонта оперный театр в Рио. Но больше всего мне запомнился небольшой недельный отдых на острове Илле Гранде. Маленький остров по имени «Большой остров».

Эту неделю не сможет забыть ни один участник нашего безумия. Главным днём когда мы случайно оказались в центре деревне, в момент какого-то карнавала. Я думаю, что мы не ударили в грязь лицом. Надолго запомнит маленький большой остров, когда клоуны начинают праздновать, раскручивая праздник вокруг себя. Словно хула-хуп.

Прямо на ходу мы сочинили удивительный карнавальный танец. Его до сих пор танцуют на этом острове. Мы назвали его «о-попаданс». Суть: во время безудержного танца не теряя ритма и пластики, отвесить мощный педель по заднице соседа, пусть даже совершенно незнакомого человека. Тысячная толпа ухитрялась отвешивать друг другу пинки, отчаянно веселясь. Я был счастлив! Наконец то я дал праздничный урок стране настоящей радости, в благодарность за её постоянные подарки.

             Он появился из-за занавеса, и зал взорвался овациями, криками восторга, счастливым улюлюканьем. Две тысячи человек, присутствовавших в этот вечер в зале сочинского цирка, минут десять аплодировали ему стоя .

             А он появился в полутемном манеже и принялся ловить свой солнечный лучик – также наивно и искренне, как это было в нашем детстве. 

             «На манеже народный артист СССР, легенда цирка Олег Попов», — объявил поставленный голос ведущего, и зал вновь поднялся и вновь взорвался овациями.

             А он, наконец, поймал свой солнечный лучик, бережно спрятал его в корзинку и было уж собрался уйти, но вдруг как-то по-детски затормозил , обернулся и выплеснул собранный солнечный свет в зал… Он делал это тысячи и тысячи раз, но сегодня, казалось, в его привычных движениях была особая трепетность и особый смысл. Он снова дарил нам солнце.

             В том первом выступлении в России после многолетней работы исключительно за рубежом было что-то невероятное, особенное и щемящее.   Его поразило, что русская публика его помнит, хотя добрая половина сидевших в зале не видела Олега Попова не только на манеже, но даже и в кино. Нас поразила его легкость, подвижность, но главное — не утраченная искренность и способность удивляться. Ни капли циничной иронии, ни секунды «изображательства», все «на чистом сливочном масле» — глаза наполнены любовью, а душа чиста и наивна. И это видно каждому.

             В тот день Олег Попов пообещал русской публике вернуться. И он вернулся. Почти целый год он  выходил в манеж и дарил людям свет, рождающийся каждый раз из мерцающего солнечного зайчика. 

             И в эти последние дни солнечный зайчик  все так же озорно бегал по манежу, заставляя уже немолодого клоуна догонять его. А тот без устали , как и много лет назад, повиновался этому приказу, словно понимая, как это важно – дарить людям солнце, будто чувствуя, что он лично  в ответе за то, чтобы радость и свет не покидали нас.

             Он умер, как подобает артисту, в гастролях. В Ростове-на Дону. И солнечный зайчик покинул цирковой манеж. Но свет, который он так щедро умел дарить, навсегда останется с нами.